«Этим летом у кого-то из нас случилось что-то чудесное. Море, рассвет, горы или любовь.
Этим летом у кого-то из нас что-то чудесное не случилось. Море, рассвет, горы или любовь. И это нужно лету простить.
Потому что сегодня абсолютно одинаково для всех случилась наша новая осень.»
Ольга Демидюк, «Случилась осень»
Прошлым летом я увидела все рассветы. Этим – лето и даже сны.
Я копалась в грядках и собирала гнилые яблоки, подвязывала с Олей розы и визжала от больших пауков, червяков и улиток. Я вообще визжу от всего, что медленно ползает, выглядит маленьким и жирным или не понятно, укусит или нет. Поэтому и купила огромную толстую книгу про насекомых – не потому, что я их люблю, а потому что боюсь. А когда у страшного появляется имя (чешуйница серебристая, златоглазка радостная, медведица-госпожа), то и страшно уже не очень. Даже порой забавно. Или вообще смешно.
Этим летом я спрашивала у других о себе важное. А именно – в чем моя сила. Потому что мне иногда совсем было нечем чувствовать, нечем любить. Я была как плохое бумажное полотенце: расползалась на мокрые лоскуты. Мне не «лучики добра» нужны были (Господи, да кому они нужны на самом деле-то) – мне хотелось слов, бросив которые в землю, я бы могла прорасти, и не пустоцветом.
Этим летом ко мне в сон приходил один и тот же человек, с которым у нас никогда ничего не было, но там, во сне (и это снится уже много-много лет), мы как будто любим друг друга. (Карандашной заметкой на полях: «Кайпиринья сердца» Макс Фрай. Я в конце плакала почти навзрыд – «это был очень хороший последний раз, потому что мы не знали, что он последний…»).
При этом я давно верю в то, что все люди, которых ты видишь во сне, – это на самом деле ты, какая-то твоя субличность, принявшая форму того или иного человека, чтобы помочь тебе через образы разобраться, что происходит. И вот этот мой вечный неслучившийся любовник – для меня о том, как сильно я боюсь себя любить. Даже когда говорю, что люблю.
(А в другое не верю.)
Этим летом ко мне приезжали люди, иногда я стелила им в маленькой комнатке на втором, на утро готовила сырники, варила кофе. Этим летом я поняла, как тоскую по таким разговорам – когда не нужно оборачиваться на дверь, стараться «не наговорить личного, лишнего», пропускать информацию через фильтр. Не просчитывать наперед, не думать, где аукнется, где вылезет боком, когда припомнится. А слушать и говорить – как дышать, как бежать, как прыгать с разбегу в воду и плыть по течению на спине, быть пустой и наполненной одновременно.
Вот говорю я, а вот ты.
А вот небо за окном вышито серебряной ниткой.
И это красиво.
Этим летом стало важным не приукрашивать действительность, не делать ярче цвета и тоньше лицо, а являть себя миру такой какая есть, без ретуши. Потому что мне тридцать три, а не двадцать восемь. У меня вот тут и тут – морщины, там – шрам, здесь – такая себе история личной жизни. Мне уже поздно хотеть быть другой или наивно верить, что я могуей быть, что у меня есть время.
Но на что у меня действительно есть время – так это на то, чтобы успеть задать свои вопросы. Набраться смелости, куража, иногда – просто набраться. Снова сделать наливку из черноплодной рябины, пить ее потом у огня, плакать и засыпать в обратном порядке, где самое сладкое, самое нежное – всегда сейчас, а не под утро.
Этим летом было по-разному, но никогда – по-моему.
Эта осень здесь для того, чтобы это исправить.
